sashabig

Когда я был совсем маленьким, я не читал предисловий, потому что в совсем детских книжках их не было. Те ранние книжки были простыми и ясными. Они в два счета растолковывали, в какой чудесной стране я живу. Они рассказывали про дружбу народов в СССР и объясняли, что такое хорошо, а что такое плохо.

Отдельное место в этой духоподъемной литературе занимали книжки про историю. В них повествовалось о злобных гадах (царе, буржуях и дворянах) и несчастных рабочих и крестьянах. Добрые революционеры героически спасали угнетенных и восстанавливали справедливость раз и навсегда, причем делали это безупречно. Никакого революционного насилия. Никаких расстрелов по спискам. Все гуманно, правильно и по справедливости. В фильмах дела обстояли так же.

Великая Отечественная очень напоминала Гражданскую. Разве что враги окончательно теряли человекообразность и приходили порушить идеальную жизнь, созданную добрыми революционерами.
А еще о ней повествовали как-то горячее и искреннее.

Истории эти крепко подействовали на мой незрелый разум. Я с детства был конформистом и считал, что если нечто где-то написано, сказано или положено, то оно правильно, и так оно и должно быть. А моя задача - следовать тому, что положено. Взрослые дяди и тети знают лучше, ведь они умнее, образованнее и лучше меня. Вот я и мотал на ус.

Книжки для детей постарше и подростков были сложнее. В них уже требовалось предисловие либо послесловие. Размышления о нравственном облике Людовика XI в "Квентине Дорварде" автору предисловия не нравились. Сей умудренный исторической наукой муж объяснял неразумным чадам, вроде меня, что хотя Людовик XI и кажется ~~гадом и предателем~~ пренеприятнейшей личностью, был он прогрессивен и в долгосрочной перспективе полезен для Франции. Да и оболгали его недоброжелатели. ~~Совсем как Сталина, изверги!~~ Дескать, молодые люди, надобно разделять вымыслы Скотта и суровую, но справедливую историческую реальность. То есть, читать-то можно, ведь автор и сам местами прогрессивен, но все-таки до идеала не дотягивает.

Читателей поправляли, объясняли, что и как надо читать. Что ж, в список "прогрессивных" персонажей я, как прилежный мальчик, занес и Людовика XI. Вслед за столь же милыми созданиями, которых провозглашали ~~социально близкими~~ прогрессивными и, следовательно, в конечном итоге по-настоящему положительными. Но в этих принятых к сведению оценках не было личного чувства, настоящего сознательного восхищения. Большие дяди и тети сказали - послушный мальчик выполнил.

Такие пассажи в предисловиях к приключенческой литературе встречались все время. Постоянно неразумных авторов надо было поправлять. Похожие тексты вскоре обнаружились и в учебниках. Позднее я встречал их уже и во "взрослой" литературе.

Люди, ставшие жертвами прогрессивных процессов, как следовало из философских размышлений авторов пред- и послесловий, заслуживали меньшего сочувствия. Носители же и олицетворения этих сил и процессов, какими бы отталкивающими они ни были, напротив, заслуживали всемерного одобрения, восхищения и даже высокой оценки с точки зрения этики. Постигнув дух времени, эти прогрессивные господа действовали верно и в высших исторических интересах.

Так я столкнулся с глубинным противоречием советской повседневной жизни и даже этого не заметил.

С одной стороны, официально пропагандировалось стремление к нравственному идеалу. Хорошее и дурное, справедливое и несправедливое были определены раз и навсегда, - и очень ясно, - еще с тех, детских книжек, песенок и фильмов. И для человека, и для общества. Да и для всего.

История СССР преподносилась не просто через призму "прогрессивности" в рамках марксизма-ленинизма. Нет, речь шла о восстановлении справедливости, о создании идеального общества, речь шла о добре и зле. Во всем - и в малом, вроде конфликтов в песочнице, и в большом, вроде крупных государственных дел.

Именно на таких рассуждениях, именно на такой моральной основе пытались растить нового человека. Теории, отделенные от этой нравственной составляющей, объяснялись куда позже и уже более-менее созревшим детям и подросткам. Смена формаций была вроде правил арифметики.

И то, что советский гражданин должен обладать практически всеми достоинствами, какие только можно себе представить, объяснялось не через "прогрессивность" и прочие концепции, а через нравственные обязательства, само собой разумеющиеся нормы морали. И в личном отношении, и как представитель коллектива, любой должен был им соответствовать.

С другой стороны, рекомендовалось относиться к людям прошлого как объектам воздействия прогрессивных и следовательно справедливых процессов. Как к фигуркам на доске. Мало того, давались этим процессам оценки по вполне себе нравственной шкале, оценки положительные. Процессы - хорошие, а фигуркам - ну, не повезло им, болезным.

С третьей стороны, была повседневность с ее темными сторонами, и ее отличия от этого идеального воображаемого мира, противоречия с ним, бросались в глаза все сильнее.

А главное, мягко говоря, далеко не все были способны соответствовать заявленным идеалам в этой самой повседневой жизни.

В более-менее сознательном возрасте, когда основы марксизма уже подробно и последовательно излагались в учебниках, происходило "слияние" той первичной, повседневной советской этики с "всемирно-исторической".

История про Павлика Морозова в школьной программе явно была точкой, где сходились этика повседневная и "историческая", где должна была произойти этакая алхимическая свадьба внутренне противоречивых идеалов.

Мне выпало расти уже в те времена, когда к фигуре Павлика относились с сомнением очень и очень многие учителя и родители. Нам предлагали читать о нем по программе. Однако на это никто не упирал, прилежного чтения и вникания не проверяли, да и родители относились с сомнением. А массированные разоблачения преступлений сталинизма в советской периодике приходились как раз на это самое время.

Алхимия не срабатывала, и гомункулусы рождались явно не те. Страна бурлила, толстые литературные журналы полнились обличениями и разоблачениями, официальная же идеология все больше теряла под собой почву, а вместе с ней - и ее порождения.

Революционеры оказывались все менее безупречными. Их методы - все более кровавыми.
Их достиженя - все более сомнительными. Идеальные образы, как оказалось, не так уж и соответствовали действительности. Романтический ореол гас.

По тем самым "детским" нравственным нормам, многие революционеры и герои Гражданской тянули скорее на отрицательных персонажей. По "прогрессивным" - на каких-нибудь Людовиков XI, только более близких по времени. Нравственные идеалы из детской литературы, подозреваю, сыграли дурную шутку с пропагандистами. Сами по себе они были еще терпимы. И даже с марксизмом-ленинизмом стыковались. Но вот столкновения с мрачной реальностью выдержать они не могли.