![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Как змея откусила себе хвост
Когда я был совсем маленьким, я не читал предисловий, потому что в совсем детских книжках их не было. Те ранние книжки были простыми и ясными. Они в два счета растолковывали, в какой чудесной стране я живу. Они рассказывали про дружбу народов в СССР и объясняли, что такое хорошо, а что такое плохо.
Отдельное место в этой духоподъемной литературе занимали книжки про историю. В них повествовалось о злобных гадах (царе, буржуях и дворянах) и несчастных рабочих и крестьянах. Добрые революционеры героически спасали угнетенных и восстанавливали справедливость раз и навсегда, причем делали это безупречно. Никакого революционного насилия. Никаких расстрелов по спискам. Все гуманно, правильно и по справедливости. В фильмах дела обстояли так же.
Великая Отечественная очень напоминала Гражданскую. Разве что враги окончательно теряли человекообразность и приходили порушить идеальную жизнь, созданную добрыми революционерами.
А еще о ней повествовали как-то горячее и искреннее.
Истории эти крепко подействовали на мой незрелый разум. Я с детства был конформистом и считал, что если нечто где-то написано, сказано или положено, то оно правильно, и так оно и должно быть. А моя задача - следовать тому, что положено. Взрослые дяди и тети знают лучше, ведь они умнее, образованнее и лучше меня. Вот я и мотал на ус.
Книжки для детей постарше и подростков были сложнее. В них уже требовалось предисловие либо послесловие. Размышления о нравственном облике Людовика XI в "Квентине Дорварде" автору предисловия не нравились. Сей умудренный исторической наукой муж объяснял неразумным чадам, вроде меня, что хотя Людовик XI и кажетсягадом и предателем пренеприятнейшей личностью, был он прогрессивен и в долгосрочной перспективе полезен для Франции. Да и оболгали его недоброжелатели. Совсем как Сталина, изверги! Дескать, молодые люди, надобно разделять вымыслы Скотта и суровую, но справедливую историческую реальность. То есть, читать-то можно, ведь автор и сам местами прогрессивен, но все-таки до идеала не дотягивает.
Читателей поправляли, объясняли, что и как надо читать. Что ж, в список "прогрессивных" персонажей я, как прилежный мальчик, занес и Людовика XI. Вслед за столь же милыми созданиями, которых провозглашалисоциально близкими прогрессивными и, следовательно, в конечном итоге по-настоящему положительными. Но в этих принятых к сведению оценках не было личного чувства, настоящего сознательного восхищения. Большие дяди и тети сказали - послушный мальчик выполнил.
Такие пассажи в предисловиях к приключенческой литературе встречались все время. Постоянно неразумных авторов надо было поправлять. Похожие тексты вскоре обнаружились и в учебниках. Позднее я встречал их уже и во "взрослой" литературе.
Люди, ставшие жертвами прогрессивных процессов, как следовало из философских размышлений авторов пред- и послесловий, заслуживали меньшего сочувствия. Носители же и олицетворения этих сил и процессов, какими бы отталкивающими они ни были, напротив, заслуживали всемерного одобрения, восхищения и даже высокой оценки с точки зрения этики. Постигнув дух времени, эти прогрессивные господа действовали верно и в высших исторических интересах.
Так я столкнулся с глубинным противоречием советской повседневной жизни и даже этого не заметил.
С одной стороны, официально пропагандировалось стремление к нравственному идеалу. Хорошее и дурное, справедливое и несправедливое были определены раз и навсегда, - и очень ясно, - еще с тех, детских книжек, песенок и фильмов. И для человека, и для общества. Да и для всего.
История СССР преподносилась не просто через призму "прогрессивности" в рамках марксизма-ленинизма. Нет, речь шла о восстановлении справедливости, о создании идеального общества, речь шла о добре и зле. Во всем - и в малом, вроде конфликтов в песочнице, и в большом, вроде крупных государственных дел.
Именно на таких рассуждениях, именно на такой моральной основе пытались растить нового человека. Теории, отделенные от этой нравственной составляющей, объяснялись куда позже и уже более-менее созревшим детям и подросткам. Смена формаций была вроде правил арифметики.
И то, что советский гражданин должен обладать практически всеми достоинствами, какие только можно себе представить, объяснялось не через "прогрессивность" и прочие концепции, а через нравственные обязательства, само собой разумеющиеся нормы морали. И в личном отношении, и как представитель коллектива, любой должен был им соответствовать.
С другой стороны, рекомендовалось относиться к людям прошлого как объектам воздействия прогрессивных и следовательно справедливых процессов. Как к фигуркам на доске. Мало того, давались этим процессам оценки по вполне себе нравственной шкале, оценки положительные. Процессы - хорошие, а фигуркам - ну, не повезло им, болезным.
С третьей стороны, была повседневность с ее темными сторонами, и ее отличия от этого идеального воображаемого мира, противоречия с ним, бросались в глаза все сильнее.
А главное, мягко говоря, далеко не все были способны соответствовать заявленным идеалам в этой самой повседневой жизни.
В более-менее сознательном возрасте, когда основы марксизма уже подробно и последовательно излагались в учебниках, происходило "слияние" той первичной, повседневной советской этики с "всемирно-исторической".
История про Павлика Морозова в школьной программе явно была точкой, где сходились этика повседневная и "историческая", где должна была произойти этакая алхимическая свадьба внутренне противоречивых идеалов.
Мне выпало расти уже в те времена, когда к фигуре Павлика относились с сомнением очень и очень многие учителя и родители. Нам предлагали читать о нем по программе. Однако на это никто не упирал, прилежного чтения и вникания не проверяли, да и родители относились с сомнением. А массированные разоблачения преступлений сталинизма в советской периодике приходились как раз на это самое время.
Алхимия не срабатывала, и гомункулусы рождались явно не те. Страна бурлила, толстые литературные журналы полнились обличениями и разоблачениями, официальная же идеология все больше теряла под собой почву, а вместе с ней - и ее порождения.
Революционеры оказывались все менее безупречными. Их методы - все более кровавыми.
Их достиженя - все более сомнительными. Идеальные образы, как оказалось, не так уж и соответствовали действительности. Романтический ореол гас.
По тем самым "детским" нравственным нормам, многие революционеры и герои Гражданской тянули скорее на отрицательных персонажей. По "прогрессивным" - на каких-нибудь Людовиков XI, только более близких по времени. Нравственные идеалы из детской литературы, подозреваю, сыграли дурную шутку с пропагандистами. Сами по себе они были еще терпимы. И даже с марксизмом-ленинизмом стыковались. Но вот столкновения с мрачной реальностью выдержать они не могли.
Отдельное место в этой духоподъемной литературе занимали книжки про историю. В них повествовалось о злобных гадах (царе, буржуях и дворянах) и несчастных рабочих и крестьянах. Добрые революционеры героически спасали угнетенных и восстанавливали справедливость раз и навсегда, причем делали это безупречно. Никакого революционного насилия. Никаких расстрелов по спискам. Все гуманно, правильно и по справедливости. В фильмах дела обстояли так же.
Великая Отечественная очень напоминала Гражданскую. Разве что враги окончательно теряли человекообразность и приходили порушить идеальную жизнь, созданную добрыми революционерами.
А еще о ней повествовали как-то горячее и искреннее.
Истории эти крепко подействовали на мой незрелый разум. Я с детства был конформистом и считал, что если нечто где-то написано, сказано или положено, то оно правильно, и так оно и должно быть. А моя задача - следовать тому, что положено. Взрослые дяди и тети знают лучше, ведь они умнее, образованнее и лучше меня. Вот я и мотал на ус.
Книжки для детей постарше и подростков были сложнее. В них уже требовалось предисловие либо послесловие. Размышления о нравственном облике Людовика XI в "Квентине Дорварде" автору предисловия не нравились. Сей умудренный исторической наукой муж объяснял неразумным чадам, вроде меня, что хотя Людовик XI и кажется
Читателей поправляли, объясняли, что и как надо читать. Что ж, в список "прогрессивных" персонажей я, как прилежный мальчик, занес и Людовика XI. Вслед за столь же милыми созданиями, которых провозглашали
Такие пассажи в предисловиях к приключенческой литературе встречались все время. Постоянно неразумных авторов надо было поправлять. Похожие тексты вскоре обнаружились и в учебниках. Позднее я встречал их уже и во "взрослой" литературе.
Люди, ставшие жертвами прогрессивных процессов, как следовало из философских размышлений авторов пред- и послесловий, заслуживали меньшего сочувствия. Носители же и олицетворения этих сил и процессов, какими бы отталкивающими они ни были, напротив, заслуживали всемерного одобрения, восхищения и даже высокой оценки с точки зрения этики. Постигнув дух времени, эти прогрессивные господа действовали верно и в высших исторических интересах.
Так я столкнулся с глубинным противоречием советской повседневной жизни и даже этого не заметил.
С одной стороны, официально пропагандировалось стремление к нравственному идеалу. Хорошее и дурное, справедливое и несправедливое были определены раз и навсегда, - и очень ясно, - еще с тех, детских книжек, песенок и фильмов. И для человека, и для общества. Да и для всего.
История СССР преподносилась не просто через призму "прогрессивности" в рамках марксизма-ленинизма. Нет, речь шла о восстановлении справедливости, о создании идеального общества, речь шла о добре и зле. Во всем - и в малом, вроде конфликтов в песочнице, и в большом, вроде крупных государственных дел.
Именно на таких рассуждениях, именно на такой моральной основе пытались растить нового человека. Теории, отделенные от этой нравственной составляющей, объяснялись куда позже и уже более-менее созревшим детям и подросткам. Смена формаций была вроде правил арифметики.
И то, что советский гражданин должен обладать практически всеми достоинствами, какие только можно себе представить, объяснялось не через "прогрессивность" и прочие концепции, а через нравственные обязательства, само собой разумеющиеся нормы морали. И в личном отношении, и как представитель коллектива, любой должен был им соответствовать.
С другой стороны, рекомендовалось относиться к людям прошлого как объектам воздействия прогрессивных и следовательно справедливых процессов. Как к фигуркам на доске. Мало того, давались этим процессам оценки по вполне себе нравственной шкале, оценки положительные. Процессы - хорошие, а фигуркам - ну, не повезло им, болезным.
С третьей стороны, была повседневность с ее темными сторонами, и ее отличия от этого идеального воображаемого мира, противоречия с ним, бросались в глаза все сильнее.
А главное, мягко говоря, далеко не все были способны соответствовать заявленным идеалам в этой самой повседневой жизни.
В более-менее сознательном возрасте, когда основы марксизма уже подробно и последовательно излагались в учебниках, происходило "слияние" той первичной, повседневной советской этики с "всемирно-исторической".
История про Павлика Морозова в школьной программе явно была точкой, где сходились этика повседневная и "историческая", где должна была произойти этакая алхимическая свадьба внутренне противоречивых идеалов.
Мне выпало расти уже в те времена, когда к фигуре Павлика относились с сомнением очень и очень многие учителя и родители. Нам предлагали читать о нем по программе. Однако на это никто не упирал, прилежного чтения и вникания не проверяли, да и родители относились с сомнением. А массированные разоблачения преступлений сталинизма в советской периодике приходились как раз на это самое время.
Алхимия не срабатывала, и гомункулусы рождались явно не те. Страна бурлила, толстые литературные журналы полнились обличениями и разоблачениями, официальная же идеология все больше теряла под собой почву, а вместе с ней - и ее порождения.
Революционеры оказывались все менее безупречными. Их методы - все более кровавыми.
Их достиженя - все более сомнительными. Идеальные образы, как оказалось, не так уж и соответствовали действительности. Романтический ореол гас.
По тем самым "детским" нравственным нормам, многие революционеры и герои Гражданской тянули скорее на отрицательных персонажей. По "прогрессивным" - на каких-нибудь Людовиков XI, только более близких по времени. Нравственные идеалы из детской литературы, подозреваю, сыграли дурную шутку с пропагандистами. Сами по себе они были еще терпимы. И даже с марксизмом-ленинизмом стыковались. Но вот столкновения с мрачной реальностью выдержать они не могли.
no subject
Впрочем, в честность взрослых людей я перестала верить достаточно быстро, а вот доверик к публичному слову у меня осталось надолго.
no subject
Что до правдивости и лживости, то человек и впрямь может обходиться без вранья, если умеет избегать определенных ситуаций, умеет или готов с ними сталкиваться или способен с ними справиться. В детстве это, конечно, проще делать. А вот когда мир вокруг становится или осознается куда более сложным, и сам человек, взрослея и меняясь, начинает проходить проверку на прочность и всякие трансформации - вот тогда правдивость, как и другие детские принципы, сталкивается с серьезными испытаниями. Тот, кто все чаще попадает в неоднозначные и потенциально опасные ситуации, все больше рискует отказаться от старых принципов. Но, как и многие другие принципы, правдивость может оказаться неожиданно мощным оружием, средством роста и усиления личности.
Это вообще в порядке вещей: отказ от чего-то при умении привести свою жизнь в соответствие с этим отказом. У самоограничения могут быть весьма неожиданные плюсы. Есть люди, обходившиеся в России без капли алкоголя всю жизнь. Этим они здорово упрощали себе жизнь в одних случаях и могли даже рисковать ею в других. Иногда такой отказ включает в себя полезное умение говорить "нет" и драться за это право на "нет" до конца с кем угодно и когда угодно - т.е. еще и вырабатывает определенную самостоятельность в мышлении и поступках.
Даже у многих аскетических практик нередко бывает совершенно прагматичная и приземленная основа.
Другое дело, слаб человек - самый обычный запрет у него может превращаться в нечто совершенно дикое.
no subject
А вообще вру я очень редко, просто правда у меня иногда бывает такой, что другие мне не верят.
Вот Кинн однажды не поладила с Антрекотом и Ципор (ей показалось, что они обидели Иллет) и написала: я способна лгать, а Иллет нет. Как Вы понимаете, первая часть этой сложносочиненной конструкции сильно подрывает доверие ко второй.
no subject
Что касается приведенного Вами примера, то первая часть вовсе не подрывает доверия ко второй.
no subject
no subject
no subject
no subject